СЕБАСТЬЯНО ГРАССО
СЕБАСТЬЯНО ГРАССО (SEBASTIANO GRASSO) родился в 1947 году в Катании. Филолог по образованию, преподаватель. В 1971 году начал работать в газете Corriere della Serra, с которой и по настоящее время сотрудничает в качестве художественного и литературного критика. Свой первый сборник стихов опубликовал в 16 лет. Автор книг: Стихи вне сезона (Poesie fuori stagione,1970), Игра памяти (Il giuoco della memoria,1973), Время шута (La stagione del clown,1978), Поэт и призрак (Il poeta e il fantasma,1980), Твой черный лонный холмик дразнит смерть (Il tuo pube nero befferà la morte,2000), На вершине Венеры (Sul monte di Venere,2002), Молитва девы (La preghiera di una vergine,2004), Тальк под ногами балерин (Il talco sotto le ballerine,2006), Ты, укрывшийся под веками (Tu, in agguato sotto le palpebre,2009). Кроме того, переводил и редактировал издания стихов Федерико Гарсия Лорки (Federico García Lorca), Рафаэля Альберти (Rafael Alberti), Виченте Алеиксандра (Vicente Aleixandre), Рамона Гомеза де ла Серны (Ramón Gómez de la Serna), Луиса Сернуды (Luis Cernuda) и Хосе Йерро (José Hierro). С марта 2007 президент итальянского Пен-клуба. Его произведения переведены на многие языки, В 2008 году на русском вышел сборник его стихов Нимфа в джинсах (Ninfa in jeans), предисловие к которому написал Евгений Евтушенко.
ПРОГРАММКИ
Окна поезда — это рамки
с картинами, на которых меняется пейзаж.
Движущиеся фигуры напоминают, как началась
наша история, которой еще не конец.
Из водосточной трубы валятся остатки листьев
и шерсти бродячих кошек. На ветви, сломанной чьим-то
плечом на бегу, следы крови.
Взгляд задерживается на стопках книг, ищет
паузы и ритуалы, отделявшие полдни
от вечеров, когда crescendo сопровождали
послеобеденный отдых. Набрасывались идеи
на листе, как программки,
чтобы предвосхитить поездки нашей мечты,
пламя и шепот, убегая от ловушек.
ТЕНЬ ГОНДОЛЬЕРОВ
Встревоженные голоса сообщали о днях повального
гриппа. Шаги, снова шаги, а потом отданная свету
тишина, и руины. Быстротечное,
лето приносило тревогу и бесконечное счастье,
но секс отодвигал дальше смерть,
и вина становилась все безразличней
и неощутимей. Смотри, — говорил я, — как волна
сбивает тень гондольеров, прямо стоящих перед
солнцем. Смотри, — говорила ты, — как солнце
меж ног моих становится светом. А глаза —
пляжами без причалов для воспоминаний, вновь придуманных,
потерпевших кораблекрушение, раненных водой с песком Лидо.
ПРАЗДНИК ОКОНЧЕН
В то время как мой компас сходит с ума
от видов твоего тела, руки
пытаются отделить солнце от твоего лица.
Праздник окончен, шепчут из-за
прикрытой ставни. Жизнь нас догоняет
из часа в час, голоса отдаляются
и твой смех обжигает мне глаза и тень,
становящуюся похожей на облако из комикса.
Шакалы разжигают драки, закрывают двери,
распространяют зловонные запахи, говоря,
что они из кропильницы. Твои груди сплющиваются
о мой рот, вдыхающий их едкий запах.
ПОСЛЕДНЕЕ ЗАКАЗНОЕ ПИСЬМО
Февраль. Пишу тебе, сидя за столом, где наши
голоса сплетались с поэзией и кухонными
рецептами, в то время как консьерж звонил
в дверь с последним заказным письмом. Кровать
(исчезли очертания твоего тела) обманывает
ночи, и желание тебя заполняет страницу за страницей.
Глупо отдаляется наше время,
и вертушка больше не выдерживает обмана.
ЗАРЖАВЕВШИЙ ВЕЧЕР
В твоей руке рассыпаются засохшие
травинки, разлетаются на ветру лепестки
роз и слов. Не выдерживает дыхание
заржавевшим от заката вечером.
Рассеивается пыль старинной
Сицилии, а юность, бросившая якорь
на первых страницах фотоальбома,
ускользает с каждым листом: показывается
пыл, первые сигареты, университетские
береты, двухуголки при защите, первый
и единственный сын. Меня ждут?
ПОСЛЕДНЯЯ…
Последняя ночь, последний лист, последняя луна,
последняя… Где ты? Притворяюсь, что жду тебя,
и напеваю один припев, но звук обрывается
и неожиданно затихает; город опять пробуждается
и напоминает мне твой запах ранним утром,
когда на тротуарах проходили первые
банковские служащие и их голоса улавливались слухом.
АЛФАВИТ ОСВОБОЖДАЕТСЯ
Говорят, что не бывает безоблачного счастья,
и я пытаюсь стереть оскорбления и парафразы,
проповеди и выдумки, перезвон венецианских
колоколов и смесь красок на коврах
Востока. Битва закончилась, хотя
борьба и продолжается сообщениями —
другим их не расшифровать, — сбивающими с толку.
Речь идет о неизвестных местах, страстях
без костров, и алфавит освобождается
от вибрации слова. С завистью кто-то
говорит о поздней любви, но явно не понимает.
Побег Милан — Сондрио на этот раз был совершен
на машине. На поезде было нельзя: девять
с половиной лет поездок этому бы наверное помешали.
ТЫ СМЕЯЛАСЬ НЕРВНО
Скрипят тормоза входящих вагонов,
маршрут усложняется: с шести утра
я жду, что ты выглянешь у выхода, и я больше
не в состоянии ждать. Твоя девичья фигура
показывается из душа в контурах пара
(трогает фортепиано). Говоришь, что каждая дорога
другая, потому что другая ты, когда встаешь
на подножку. По возвращении, средь вспышек света,
за тобой следует эхо удовольствия. Ты смеялась нервно,
как на первом свидании. Первый
снег побелил пейзаж и дождь
подскакивает на часах, уставившихся на меня с циферблата.
СТОЛКНУТЬСЯ С ДОЖДЕМ
Идет град. Внезапно, говоришь, осень
становится зимой, и сжимаешь воротник под
подбородком. Кажется подвешенным свет, который
против ветра освещает кварталы далеких
городов, донимаемых нашим шушуканьем.
Спи, любимая, о подсчетах и планах
поговорим еще завтра. Контролер
мешкает у двери, прокалывает билеты, вынутые
из кармана; защищая глаза от поцелуя, смыкаются
веки. Затем поезд сталкивается
с дождем.
ДОРОГА ПОВОРАЧИВАЕТ
Исчезает твое очертание там, где дорога
поворачивает. Вдруг — неизвестность:
что произойдет? Я не могу изъять
тебя из памяти, не получается. Появляешься
по желанию, исчезаешь, вновь появляешься,
точно сверкание, вырисовываешься, колеблешься
и сливаешься с листвой пятна,
виднеющегося из-за стены на повороте, освобождаешься
от маков кроваво-красного цвета. Теперь тишина
почти сжигает свет и делает его матовым,
как в подвеске с жуком,
или при поражении. Монтале столкнулся
со злом жизни; я — с ее бессмыслием.
Перевод Людмилы Пшеничной